Памятник истории регионального значения «Государственная историко-культурная заповедная территория «Крепостная гора», 1777 г.: Пожарная часть, середина XIX века»
Адрес: г. Ставрополь, ул. Суворова, 5
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Реформа полицейского управления в России была принята в форме "Временных правил об устройстве полиции" от 25 декабря 1862 г. С этого времени должность городничего была упразднена и до нового устройства действовало временное полицейское отделение. 9 декабря 1867 г. был утвержден указ Сената о новом устройстве административной и судебной части, введенный в Ставропольской губернии в действие с 19 февраля 1868 г. С этого же времени в г.Ставрополе упразднена должность городничего и учреждено городское полицейское управление, входившее в систему Министерства внутренних дел. Штат управления имел в своем составе полицмейстера, его помощника, четырех частных приставов с помощниками и секретаря. В структуру управления входили секретарский, уголовный, вексельный, денежный, распорядительный и гражданские столы. В ведение полицейского управления входили распоряжения по обнародованию указов, законов и манифестов, принятие чрезвычайных мер к исполнению законов, наблюдение за порядком, рассмотрение жалоб частных лиц, организация полицейского надзора и розыска, театральная цензура, наблюдение за благоустройством в городе, объявление и исполнение судебных решений и др. По указу Ставропольского полицейского правления от 12 февраля 1868 г. город был разделен на четыре части, в каждую был назначен частный пристав. В соответствии с постановлениями городской думы от 11 марта и 15 апреля 1888 г. в Ставрополе была образована торговая полиция для наблюдения за исполнением правил торговли на рынках и базарах, чистотой торговых помещений, поверки мер и весов и т.п.
Ставропольское городское полицейское управление без изменения функций действовало до 1917 г. Официально в России законом от 17 апреля 1917 г. вместо полиции создавалась милиция. Однако Ставропольское губернское правление получило от Министерства внутренних дел уведомление об увольнении всех чинов полиции уже 31 марта 1917 г.
Источник: Государственный архив Ставропольского края.
P.S. Богатейший материал по истории органов внутренних дел Ставрополья представлен на сайте Главного управления МВД России по Ставропольскому краю.
В архиве (ГАСК), в фондах связанных с полицейским управлением, сохранились документы о приезде в Ставрополь писателя Ильи Дмитриевича Сургучева (1881—1956).
Сам знаменитый мемуарист и прозаик тоже не обошел своим вниманием этот важный для города объект. В повести «Губернатор» (1912) он пишет:
«Полиция была двухэтажная; в верхнем этаже — канцелярия с обычным разделением комнат, писцами, пишущими машинами, деревянными шкафами, серыми и раскрашенными портретами, дежурными комнатами; внизу — казармы для городовых и камеры для арестов. Камер этих было несколько. Одна большая, просторная, с нарами, как на сельских постоялых дворах, называлась «вытрезвительной» и еще почему-то — «фельдмаршальской». Сюда свозили пьяных; здесь кипела жизнь, слышался храп, и пассажиров, как называли арестованных, всегда бывало много.
Кроме большой комнаты, было еще три отдельных камеры: успокоительная, нравоучительная и вразумительная. Вразумительная была страшна необычайным обилием всегда голодных, тощих, сухих, медленно ползающих клопов. Стен и потолка здесь никогда умышленно не белили, полов не мыли и клопов не истребляли. В этой комнате нельзя было ни лежать, ни сидеть; но и к стоявшему человеку клопы, сколько их ни дави, ползли медленными, густыми полчищами, лезли по сапогам и добирались до тела. Если человек их давил, то распространялось зловоние, от которого кружилась голова и начиналась рвота.
При управлении находилось пятнадцать городовых, которые постоянно менялись, потому что жалованье получали маленькое и жить было трудно. Во главе их стояло двое «старших», служивших уже лет по двадцати, опытных, до точности знавших хитрую полицейскую службу.
Один из них — маленький, щупленький, с истощенным лицом схимника, и на самом деле очень богомольный, говевший по три раза в год, назывался Хорьком. У него было странное лицо, все выбритое, — сбривал он даже брови. Выло известно, что для уничтожения волос на лице он употреблял специальную помаду, но помада помогала мало, и бриться все-таки приходилось. Специальностью Хорька, любимым делом было переодевание: он хорошо, как актер, умел приклеивать усы и бороду, надевал парики, великолепно, без промахов налаживал засады в канавах, накрывал трактирную торговлю в незаконный час или запрещенную игру на биллиарде — в «ботифон» или «пачко», и в революционное время был знаменит и страшен, как разведчик всяких собраний, сходок и массовок. Делал он все это хитро, неслышно, осторожно, любовно, ползком, и, когда дело кончалось успехом, Хорек искренно, радостно сиял и ставил богу свечку, перевитую золотом.
Другого звали Пыповым. Был он человеком большой силы, толстый, плечистый. Когда в город приезжал цирк и, для поправления сборов, устраивал французскую борьбу, Пыпов записывался в кассе и выступал на спор с профессиональными чемпионами в медалях и поясах, нередко ломал им кости, прикладывал к земле с неумолимой настойчивостью и получал призы, которые требовал сейчас же, не уходя с арены. Пыпова посылали арестовывать буйных пьяных. Пыпов приходил, упрашивал и, если пьяный на речи не поддавался, Пыпов брал его за талию, поднимал, всовывал под мышку и, натужась, покраснев от напряжения, наваливал его, как колоду, на дрожки. Если пьяный смирялся, то Пыпов чувствовал к нему нежность: приехав в полицию, любовно забирал его с дрожек, нес в большую фельдмаршальскую комнату, аккуратно клал на нары и приговаривал:
— Приехали, господин пассажир! Ваш билет пожалуйте предъявить!
И все смеялись».
И ещё:
«Жизнь в полиции начиналась рано. Первым на дрожках приезжал помощник полицмейстера Крыжин, сильно со лба облысевший, здоровый, толстоносый человек. Он заведовал канцелярией и был грозой Шульмана, — маленького, тихонького, с кучерявыми промасленными волосиками выкреста, отставного, выгнанного из полка ротмистра и прочей канцелярской мелкоты. В полиции выдавались виды на жительство, отсрочки, паспорта; через полицию велась огромная переписка со всеми ведомствами, вручались судебные повестки; в полиции происходили разного рода явки и регистрации проституток. Приходили за разрешением афиш антрепренеры, хироманты, отгадыватели мыслей, шпагоглотатели, короли огня и черной магии. Являлись девушки за получением желтых билетов. Являлись они часто, большей частью еще робкие, в платочке, у щеки забранном внутрь, принаряженные, с ярким, то и дело меняющимся на бледность румянцем, иногда для храбрости выпившие.
Если девушка была хорошенькая, если под одеждой чувствовалось молодое, только что тронутое тело, у Крыжина загорались глаза, пересыхало в горле, он переставал понимать самые ясные, напечатанные на ремингтоне бумаги, сурово из-под рыжих, торчащих бровей взглядывал на нее и отрывисто, внутренне задыхаясь, говорил;
— Подождать!
Девушка опять выходила на площадку лестницы и, глядя на пожарный двор, ждала, ждала все утро, когда посетители будут приняты, когда бумаги, назначенные в этот день к отправлению, будут написаны и заклеены в длинные, печатные внутри, конверты; когда требования ведомств, полученные письменно и по телефону, будут удовлетворены; когда репортеры газет, расхаживающие здесь с видом привычных посетителей, получат сведения, — когда Крыжин совершенно освободится от всех обязанностей.
Когда все бывало окончено, когда Шульман и ротмистр, просунувши по очереди головы в полуоткрытую дверь, прощались и уходили в трактир «Русское хлебосольство». — Крыжин шел в соседнюю с его кабинетом комнату, где были только стол да плохонькая, шаткая кровать для дежурных чиновников, смотрел, пригнувшись, на свою лысину в маленькое, трехвершковое с косым стеклом зеркальце, приглаживал, плюнув на ладони, волосики с темени наперед, расправлял жесткие, никакому фиксатуару не поддающиеся усы и зычно кричал:
— Зови оставшуюся!
Отворялась половинка двери, и девушка не входила, а проскальзывала в комнату, становилась перед столом, заваленным книгами, бумагой и штемпелями в красных плоских коробочках.
— Вы что? — спрашивал Крыжин, не умея сдерживать не нужной ему, мешающей и в то же время притворной суровости. — Проституцией желаете заниматься?
Девушка чаще всего молчала: тогда в глазах у ней наливались слезы, пальцы рук сильнее начинали дрожать, и это молчание, — после некоторого со стороны Крыжина колебания и разглядывания еще свежего лица, только что налившейся груди, выбившихся из-под платочка волос, — истолковывалось как утвердительный ответ.
— Причина какая? — спрашивал Крыжин.
На этот вопрос почти никогда не отвечали, а если и отвечали, то только одним, насилу выдавленным из горла словом: — Хочу!
— В заведение поступаете или думаете вольно? — спрашивал Крыжин.
Девушка отвечала.
— Дело ваше, — сказала мамаша! А только бы не советовал бы. Грязная история! — говорил Крыжин и решал, что совет дан, дело доброе сделано, совесть его чиста и перед службой, и перед людьми, и перед господом богом.
Он крякал, поворачивался к окну и долго думал, как бы полегче и игривее перевести разговор на другую тему, чтобы не было крика и грубости. Вспоминалась ему собственная жена, — маленькая, с раннего утра густо напудренная женщина, родившая пять больных, рахитичных ребят, которые высосали ее когда-то красивую грудь, блеск глаз, пышность волос, краску губ, упругость щек. Лезли в голову постоянные ссоры, ревность, упреки, просьбы в гимназии за старшего, и загоралась душа при мысли: «А что, если бы взять где-нибудь, на далекой улице, маленький домик, поселить в нем вот такую свежую, почти чистую девушку и по вечерам, когда все стихнет, когда откроются театры и уйдут Шульман и ротмистр, — ездить к ней: и любила бы она, и целовала, и говорить бы с ней можно было обо всем, и, снявши мундир, полулежа, тихо наигрывать на гитаре с итальянскими струнами, петь старинные бурсацкие песни». Крыжин был из духовного звания, дошел до третьего класса, не преодолел супина, герундия и винительного с неопределенным и поступил на службу в полицию, отличился во время революции и теперь мечтал о полицмейстерстве. Он был уверен, что красивому, мало занимающемуся службой полицмейстеру долго не протянуть: мешают ему какие-то думы, какие-то часто приходящие по городской почте письма, видимо, анонимные, которые он нервно рвет на мелкие клочки и выбрасывает, как хлопья, в окно, на ветер. Крыжин вплотную, близко подходил к девушке, брал ее жесткими, холодноватыми пальцами за подбородок и, дыша ей в лицо табачным и от гниения зубов запахом, говорил:
— Миленькая, хорошенькая. Эх, много здесь идет вашего брата! Так билет тебе?
— Да, — отвечала девушка.
— Ну ладно, — снисходительно говорил Крыжин, встряхивая потускневшую портупею: — иди теперь в эту комнату и жди…
Списывал с паспорта ее имя и фамилию в желтый, крупным курсивом с обеих сторон напечатанный бланк, ставил четкий номер, осторожно, с левой стороны, прикладывал фиолетовый с орлом штемпель и, неразборчиво выводя огромную букву К, расписывался. Когда все было готово, Крыжин опять приглаживал волосы и усы, вызывал на лице неестественную, кривую улыбку, долго к чему-то прислушивался и, дрожа телом, на цыпочках шел к девушке; если она сопротивлялась, громко шипел:
— Без р-разговоров! Таковская!
И когда все кончалось, когда рядом, в соборе, начинали в средний колокол звонить к вечерне, Крыжин вспоминал, что его ждут дома обедать, что может прибежать сюда чутьем узнающая ревнивая жена, тогда он наскоро одевался, ронял на пол запонки, левый сапог надевал на правую ногу, торопил девушку и совал ей в руки еще не смятый бланк. На лестнице ее ожидал злобно улыбающийся солдат и с криво, жадно к ее телу перекошенным лицом спрашивал:
— Проздравить можно? С вручением?
И когда девушка торопливо сбегала по деревянным, дрожащим, стоптанным ступенькам, он выругивал ее вслед длинной, как кнутом бьющей, бранью».
Изображённые бытописателем Сургучевым будни дореволюционной полиции яркие и живые, но насколько этот абрис беспристрастен – трудно сказать.
В электронной библиотеке Лермонтовки (СКУНБ) «Память Ставрополья»: http://elib.skunb.ru/action.php?kt_path_info=ktcore.SecViewPlugin.actions.document&fDocumentId=27
размещён интересный документ – Инструкция городовым 1908 года. Не поленитесь, зарегистрируйтесь в этом электронном модуле, и насладитесь чтением уникального перла цифровой коллекции. Инструкция даётся «в дополнение к здравому смыслу»; она рассматривает все стороны жизни города тех лет, подспудно изображая нравы и привычки населения, не чуждые и современникам.
Полицейское управление упомянуто мастером детективного жанра Иваном Любенко в книге «Тайна персидского обоза».
В книге «Кавказцы» Заремы Хасановны Ибрагимовой Ставропольское полицейское управление отмечено в связи с найденными, в одном из сараев ему принадлежавших, важными архивными документами, так называемым «старым архивом». Документы спасены были Ставропольской ученой архивной комиссией, председателем которой был Григорий Николаевич Прозрителев, автор опиралась на труды доктора исторических наук, профессора М. Е. Колесниковой. В ежегодном краеведческом сборнике «Ставропольский хронограф» – флагмане научно-исследовательской и литературоведческой жизни Ставрополья, издании, получившем всероссийское признание, опубликована в 2006 году статья Марины Евгеньевны Колесниковой, которую предваряет эпиграф историографа Ивана Диомидовича Попко (1819-1893):
На кладбище, где бренный прах
наших предков покоится,
мы хоть раз в год ходим,
а на другие кладбища,
где ум и сердце наших предков покоится,
наши Архивы, мы оставляем в небрежении…
Строки эти она вынесла во главу угла, потому что они характеризовали положение, сложившееся в конце XIX – начале XX вв. в архивном деле Северного Кавказа. Однако если задуматься, то многие ли из нас ходят, хотя бы на сайты теперь уже прекрасно организованных современных архивов и интересуются тем, чем жили наши предки? Ведь обращаясь к прошлому, мы лучше сможем узнать самих себя, понять собственные мысли и чаяния.
Список источников: